Белый кит 1987, Александра Лорска (Alexandra Lorska) - Белый кит / La baleine blanche (1987)
Эксперты заговорили о возможности нанесения нового типа ядерного удара — обезглавливающего или ослепляющего, который позволял бы уничтожить руководство противоположной стороны до того, как будет принято решение о приведении в действие механизма ответно-встречного удара. Современники писателя полагали, что Мелвилл был истинное дитя природы и у нее самой заимствовал и уникальный стиль своей прозы: «Вместо серого гусиного пера сухопутного писателя, он, кажется, вырвал перо у скользящего кроншнепа или выхватил его, с пугливой радостью, у парящего альбатроса, если не из крыльев самого ветра», — с восторгом отмечал в г. Архивировано 24 марта года. Рональд Рейган. Трубников Трубников, Н.
Вы можете ознакомиться с ними в разделе акций из меню сайта. B избранное. Ночь распродаж. Рейтинг: —. Открыть галерею. Уведомить о появлении. Выберите размер. Стильная белая рубашка с коротким рукавом - модное предложение для тех, чей дресс-код - белый верх, черный низ. Модная удлиненная рубашка с коротким рукавом прямого силуэта отличается от классики интересным дизайном.
Низ изделия с высокими разрезами оформлен черным принтом.
Рубашка смотрится очень стильно, свежо, небанально и, наверняка, придется по вкусу мальчикам, предпочитающим и в школьных стенах проявить индивидуальность.
Рейтинг и отзывы У этого товара ещё нет отзывов. Оставьте первый, это поможет другим покупателям. Рубашки Категория. Блузки и рубашки Категория. Дело не в том, каков он на самом деле, дело в том, как его видят, воспринимают и понимают разные персонажи книги, носители различных типов сознания» [Ковалев 1: ].
Тем не менее, и А. Николюкин, и Ю. Ковалев, освещая все многообразие вариантов расшифровки данного символа, не указывают среди них возможности экологического прочтения, хотя Ю. Ковалев в своих истолкованиях бывает близок к такому прочтению, например, когда пишет, что Мелвилл «…двинулся по пути художественного исследования всеобщих законов и сил, регламентирующих и направляющих человеческую деятельность» [Ковалев 2: 17].
Напротив, в зарубежном литературоведении данная проблема активно разрабатывается целым рядом авторов в их числе Дж. Таттлтон, Д. Келли и дp. Одним из первых к ней обратился выдающийся американский литературовед Френсис Отто Маттисен — , считавший, что в «Моби Дике» Мелвилл сосредоточил все усилия «на изображении изначальной борьбы человека с природой», представляя китобойный промысел «как миф, воплощающий одно из основных человеческих устремлений» в этой борьбе [Маттисен , ].
Он подчеркивал, что «Мелвилл не идет на упрощения, не считает, что человек знаменует добро, а кит — зло» [Там же: ]. И, хотя Ахав действительно видит в Моби Дике «всю подспудную чертовщину жизни и мысли» с.
В романе Мелвилла «Редберн» Ф. Маттисен выделил следующие и по сей день актуальные строки: «Возможно, тело наше и цивилизовано, но у нас все еще души варваров. Мы слепы и не видим реального облика этого мира; мы глухи к его голосу и мертвы к его смерти» [Там же: 95]. Маттисен также указывает, что в статье Арнольда о Спинозе Мелвилл подчеркнул тремя чертами слова философа о том, что «желание наше не в том, чтобы природа повиновалась нам, но, напротив, в том, чтобы мы покорялись природе» [Там же: 78].
Если же целый ряд исследователей находит в подобном образе воплощение мирового Зла, это говорит, прежде всего, об их экофобном отношении к самой природе. Для ее решения писатель сталкивал «различные типы познающего сознания Ахав, Измаил, Старбек, Фласк и дp.
Однако, предупреждает нас М. Борен, «кит исторгает слишком много значений и всегда избегает интерпретирующих его сетей» [Boren], поэтому читателю сложно определить, какой из предлагаемых ему точек зрения придерживается сам автоp.
Подобные затруднения испытывали и многие современники писателя. Так, один из анонимных его рецензентов упрекал Мелвилла в том, что «ребенок всегда может понять то, что он говорит, но самый способный критик не всегда может сказать, что он действительно имеет в виду» [A Trio of American Sailor-Authors].
Однако Ю. Ковалев считает, что не существует никаких оснований «смущаться многозначностью символа, заключенного в белоснежном Левиафане, ибо эта многозначность применительно к каждому воспринимающему сознанию отсутствует» [Ковалев ]. По этому поводу один из персонажей романа заметил: «Ну, вот и еще одно толкование все того же текста.
Люди все разные, да мир-то один» с. И, действительно, образ кита полисемантичен только для читателя, которому известно отношение к нему со стороны упомянутых персонажей романа, каждое из которых вполне естественно противоречит одно другому.
Исследователь также находит, что Г. Мелвилл вывел структуру сознания Ахава по кантианской формуле разрешения антиномий чистого разума путем ограничения знания в пользу веры, одновременно показав недостаточную ее состоятельность. Капитан признает, что «мир не может разгадать самого себя» с. Для Ахава не имеет значения, что в реальности представляет собой Моби Дик, для него существенны лишь те черты, которыми он сам наделяет его, в своем воображении превращая кита в воплощение Мирового Зла.
Охваченный «безумной жаждой отомстить киту» с. Но в каждом явлении — в живых поступках, в открытых делах — проглядывают сквозь бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного начала. И если ты должен разить, рази через эту маску!
Как иначе может узник выбраться на волю, если не прорвавшись сквозь стены своей темницы? Белый Кит для меня — это стена, воздвигнутая предо мною. Иной раз мне думается, что по ту сторону ничего нет. Но это неважно. С меня довольно его самого, он шлет мне вызов, в нем вижу я жестокую силу, подкрепленную непостижимой злобой. И вот эту непостижимую злобу я больше всего ненавижу» с. Однако жестокость и злоба вряд ли были в такой степени присущи «божественному Белому Киту»; повествователь Измаил прямо указывает на то, что эти и многие другие его черты могли быть преувеличены китобоями, которые «превосходят всех остальных моряков чудовищностью и неправдоподобностью своих рассказов» с.
В последний день погони Старбек восклицает: «Взгляни! Моби Дик не ищет встречи с тобой. Это ты, ты в безумии преследуешь его! Таким образом, тип сознания Ахава является субъективно-проецирующим, при котором «объект познания играет несущественную роль, а сознание познающего субъекта вырастает до размеров вселенной» [Ковалев ]. Исследование образов большинства других персонажей романа, по мнению Мелвилла, также не способно приблизить нас к истине. Благородный помощник капитана Старбек, глубже остальных понимающий трагизм и безысходность ситуации, несмотря на все свои разногласия с Ахавом, также близок к кантианству и, как и практически все персонажи, гибнет в финале романа.
Он пытается обмануть себя «благословенными минутами затишья», забывая, что «путаные, обманчивые нити жизни плетутся утком по основе: прямо — штили, поперек — штормы, на каждый штиль — по шторму».
Разглядывая таинственные знаки, запечатленные на золотом дублоне — одном из гносеологических символов романа, Старбек решает: «Эта монета говорит со мной мудрым, негромким, правдивым и все же грустным языком.
Я должен оставить ее, чтобы Истина не смогла предательски поколебать меня» с. Его кредо: «Пусть вера вытеснит истину, пусть вымысел вытеснит память, я гляжу в самую глубину, и я верую» с. Так, Стабб убежден в бесполезности каких бы то ни было размышлений: ««Не думай» — это у меня одиннадцатая заповедь; а двенадцатая: «Спи, когда спится» с. Для Измаила же, как и для капитана Ахава, жизненно необходимо понять, разумна ли в своей основе вселенная, и присутствует ли в ней смысл, или это всего лишь иллюзия?
Измаил, подобно Эмерсону, склонен полагать, что мир действительно говорит с нами, как бы неспособны мы ни были понимать его: «…some certain significance lurks in all things, else all things are little worth, and the round world itself but an empty cipher» p.
Но при этом он не уверен в своей или чьей-либо способности адекватно воспринимать окружающее и передавать собственный опыт другим: «…может ли малограмотный Измаил прочесть инфернальные халдейские письмена на челе кашалота?
Вот перед вами это чело. Прочтите сами, если сумеете» с. Тип познания Измаила можно охарактеризовать не только как рациональный, но и как интуитивный. Сам он пишет об этом следующее: «у всех бывают сомнения, многие умеют отрицать, но мало кто, сомневаясь и отрицая, знает еще и наитие.
Сомнение во всех истинах земных и знание по наитию кое-каких истин небесных — такая комбинация не приводит ни к вере, ни к неверию, но учит человека одинаково уважать и то и другое» с.
Но, при всех своих сомнениях, он не оставляет попыток дешифровки окружающих его предметов-символов.
Белизна кита особенно интригует Измаила, поскольку она одновременно предполагает и ряд взаимоисключающих значений, и возможность отсутствия значения вообще. Ковалев полагает, что именно Измаил является тем единственным персонажем, которому в романе дано узреть истину, и подчеркивает, что «в замысле Мелвилла особенно важно, что у Измаила нет никаких целей в жизни, кроме познания.
Именно в этом смысл и единственное оправдание ореола байронического разочарования и «непривязанности» к жизни, которым окружен образ Измаила» [Ковалев ]. Как отмечает Н. Шогенцукова, «Измаил все сравнивает со всем, понимая невозможность познания, проникновения в суть и обозначения ее» [Шогенцукова ].
Сознание героя беспрерывно мечется в просторах вселенной, пока не находит ее тайну «воплощенной в едином динамическом символе Белого Кита». Однако, рассматривая образ Измаила, нельзя не сказать, что существуют исследователи, придерживающиеся иной точки зрения, состоящей в том, что все-таки не Измаил, но Ахав является выразителем идей писателя.
Так, американский литературовед Уиллард Торп указывал, что Мелвилл «слишком явно симпатизирует прометеевскому началу своего героя-злодея», а потому тональность и весь смысл книги не сводимы к трагедии [Литературная история США ]. Марк Эдельман Борен в критическом эссе г. Исследователь подчеркивает, что, в противоположность Измаилу, Ахав сам материально создает значение через риторический и физический контакт.
Ярчайшим примером этой способности является сцена с дублоном из главы «На шканцах», в которой капитан не просто предлагает золотую монету в награду за обнаружение кита, но фактически преобразует ее в трофей кита, наделяя дублон тем, что М.
Борен называет «талисманической силой». Отсюда и риторика Ахава отнюдь не является плодом безумия, она свидетельствует о его ораторском мастерстве и власти наделять значением все, чего он касается фигурально или физически, и о его самоудовлетворенности этим.
Он сознает возможности и силу языка. Таким образом, Ахав в глазах М. Борена «не живущий, реалистичный человек, а текстовая фигура», и «логика его существования — текстовая логика». Измаил же, будучи «реалистичным» рассказчиком но и текстовой фигурой , не может не пытаться интерпретировать Ахава и неизбежно интерпретирует его неправильно. И, как следствие, те читатели, которые видят экспедицию глазами Измаила, также неправильно трактуют Ахава и его поиски.
Борен, — две текстовых фигуры функционируют по-разному» [Boren]. Нельзя не согласиться с Дж. Таттлтоном в том, что «постепенное восстановление Измаила от его самоубийственной или смертоносной депрессии, которая сначала и привела его к морю», и является в романе той темой, что уравновешивает разрушительные поиски Ахава [Tuttleton ].
Не просто частицей мира, но частицей, вместившей в себя мир» [Трубников 61]. Попытаемся выявить основные черты экологической философии Мелвилла, для чего нам придётся вспомнить соответствующие воззрения Эмерсона. В основе взглядов Эмерсона на природу, под которой он понимал «все, отделенное от нас, все, обозначаемое в Философии как «не-Я», иными словами, как природу, так и искусство, всех прочих людей и собственное тело» [Эмерсон ], лежит принцип телеологии. С точки зрения мыслителя, «нравственное настолько проникает природу, самую ее плоть до конечных глубин, что кажется, в этом и состоит цель, во имя которой природа была создана» [Там же: ].
Антропоморфизируя природу, он утверждает, что вся она является «метафорой человеческой души», а потому «законы нравственного характера соответствуют законам материи точно так же, как соответствует лицу его отражение в зеркале» [Там же: ]. Иными словами, «любое явление в природе есть символ какого-нибудь явления духовной жизни» [Там же: ].
Не менее прочно соединены человек и природа и в художественной концепции Мелвилла. Так, в «Моби Дике» Ахав восклицает: «О природа, о душа человеческая! Сколь несказанно многое связывает вас; каждый мельчайший атом природной материи имеет свой двойник в душе» с. Отсюда человек непременно должен сближаться с природой, познавать ее, чтобы через изучение природных объектов и процессов постигать высокие этические и эстетические законы.
С этим постулатом связана идея природы как текста, предназначенного для чтения и интерпретации [Эмерсон ], которую Мелвилл в «Моби Дике» формулирует в виде вселенной как шифра, о чем уже говорилось в нашей работе.
Из вышесказанного следует, что нравственное и прекрасное существуют не в самих по себе природе и в человеке, а в их гармоничном единстве. Иначе говоря, «дух, являющийся Высшим Бытием, не создает природу вокруг нас, но являет ее на свет через нас» [Там же: ]. К сожалению, указывает Эмерсон, нравственная деградация человечества привела к его все увеличивающемуся отрыву от природы: «В природе мы чувствуем себя посторонними в той мере, в какой являемся чужими по отношению к Богу» [Там же].
И, поскольку человек стал «карликовой копией его самого», то и к природе он прилагает «лишь половину своих сил», относясь к ней чисто потребительски. По образному выражению философа, природа для человека «как навоз; он использует к своей выгоде огонь, ветер, воду, морской компас; и пар, и уголь, и химическое удобрение; и ставит заплаты на своем теле у дантиста и хирурга» [Там же: ]. Причина же того, что «миру недостает единства, что он лежит в развалинах и нагромождениях, состоит в утрате человеком единства с самим собой», поэтому, предупреждает мыслитель, «человек не может быть натуралистом, пока не удовлетворит всем требованиям духа» [Там же: ].
Нравственная основа концепции Эмерсона также не позволяет ему подразделять создания природы на высшие и низшие, так как все они, «все неподдельно талантливое, все подлинно естественное обладает свойством и правом побыть в свое время на самой вершине мира» [Там же: ], ибо «вселенная — собственность каждого живущего в ней индивидуума» [Там же: ]. Точно так же и Мелвилл не делает принципиальных различий между ними, а также между человечеством и животным миром и не ставит представителей последнего на более низкую ступень развития, он ни в коем случае не смог бы назвать их «братьями меньшими».
Отсюда справедливым кажется право Моби Дика вершить «Господний приговор, по временам настигающий иных людей» с.
Трубников [Трубников 73]. Однако ту же жестокость писатель находит и в природном мире: «все мы, и на суше, и на море, убийцы, включая бонапартов и акул» с. Трубников подчеркивает, что китобои в романе совершают «странный и страшный товарообмен жизни на жизнь, крови на кровь, смерти на смерть и убийства на убийство» [Трубников 59], так как в океане, по меткому выражению философа, «убить, чтобы выжить, тождественно — выжить, чтобы убить» [Там же: 71].
Даже протез Ахава оказывается изготовленным из китовой кости.
